Такое ощущение, будто это было не множество голосов, а один голос, не множество тел, но одно тело со многими головами, и каждая лишь удостоверяла ее власть, говорила ей, что она теперь не Щепка, но целая Шпала, которая вправе нарушить жизненный ход этого молодого и крикливого тела. Увидев Софию, Щепка подобрела, сказала что-то о третьей четверти, о грехах, грехами она называла несданные домашние работы, и хлопнула несколько раз в ладоши, чтобы рассеять многоголовое наваждение. Когда они остались вдвоем, Щепка спросила ее скороговоркой:

— Ты сама не своя последний месяц, у тебя все хорошо, что семья?

— Все хорошо, Ирина Алексеевна.

— Я хотела сказать, что мы не сможем вместе с тобой готовиться ближайший месяц. Из-за событий, известных тебе, — Щепка горделиво вскинула голову на тонкой шее, — но это не значит, что ты можешь проиграть эту олимпиаду.

София постаралась придать осмысленность взгляду.

— Ты ведь не забыла о своем обещании выиграть городскую олимпиаду в этом году? И никаких нерешенных уравнений в этот раз. Посмотри на эти лица, сверху, — Щепка в иные, патетические мгновения становилась приверженцем культа великих людей, — у них тоже были тяготы в жизни, у них болела голова, не было настроения, их предавали друзья, но вместо того, чтобы опустить руки и смириться, они шли дальше и оставались в истории. Есть что-то большее, чем твои хотелки, Софа. Вот передо мной сейчас стояли ребята из одиннадцатого «Б», клянчили четверки за практическую работу, но знаешь что? — попроси у самого себя, сделай так, чтобы убедить самого себя, и тогда тебе дано будет.

София невольно сжала челюсти, отец тоже раньше учил ее жизни, а мама-то как любила это, и где они теперь? И где София сама окажется через неделю?

— Не для школы ты должна это сделать, не для меня, но прежде всего для себя. Ты — лучшая из моих учениц, Софа, я помню, как четыре года назад ты подошла ко мне после уроков и сказала, что хочешь делать людям добро, хочешь лечить их. Врач — лучшая из профессий, химия — вернейшая помощница врача. Так я тебе сказала. Неужели в тебе угасла искра доброты, София?

Это было выше ее терпения, она бы немедленно повернулась к ней спиной, если бы в класс не вбежали ученики младшей школы гурьбой, задевая портфелями спинки стульев, наотмашь. Они одновременно повернули головы на шум.

— Это что за безобразие!

— У нас тут урок, тетенька!

— Я не тетенька, я Ирина Алексеевна, и я ваш новый завуч, — сказала Щепка и с торжественным видом взглянула на Софию, София вымученно улыбнулась ей в ответ. Когда она выходила из класса, в коридоре изумленные школьники тихо перешептывались между собой.

Внизу живота кололо, надвигалось то, о чем она не могла говорить с матерью, что делало ее женщиной прежде, чем она стала ею, селедочный привкус, какое-то головокружение, запах копченой колбасы во рту. Ей казалось, тронь ее сейчас кто-нибудь, и он тут же почувствует омерзение, отшатнется в ужасе, после обеда оставалось досидеть всего лишь один урок — ОБЖ с Гильзой. Была в этом какая-то необязательность, так что впервые за месяц София задала себе вопрос: «С чего она вообще должна ходить в школу?».

И все-таки на урок она пришла — «на последний», решила про себя, села за пустую парту, и, как только захотела приподняться со стула, ощутила, что это дается ей с трудом. За спиной раздался лошадиный смех Иванковой, зашуршал шепот верных. София нашла в себе силы подняться, опершись на ладони, и отлепилась от стула: так и есть — жвачка, жеванная, смачная, розовая — в оконном отражении. Руки ощущали ее как чужеродный вырост на заднем кармане джинсов.

— Зачем? — вне себя от гнева прокричала София.

— Это ты мне, Софка? — отозвалась Иванкова.

— Тебе, тварь!

— Воу-воу-воу, — шепот верных пресекся, мальчишки с камчатки повернули головы, — полегче, дорогая. У нас в Сибири презумпция невиновности.

И в следующее мгновение София ощутила опустошающую ярость — и было две Софии — одна, набросившаяся на Иванкову со словами: «Что я вам всем сделала? Почему вы не оставите меня в покое?», — другая — с усмешкой наблюдавшая за действиями первой, не порицавшая их, но и не приветствовавшая. Вдруг вторая София увидела, как первая с силой залепила оторванную от джинсов жвачку Иванковой в волосы, та закричала в бешенстве: «Это тебе за Сергея, подстилка!» — и ударила ее по щеке. Что-то разразилось, распалось на части, кто-то стал тянуть обеих Софий за руки, брать под мышки, нашептывать слова успокоения, кажется, это был Руслан из сна, он говорил, что Сергей того не стоит, что мама уйдет от того и вернется к ним в семью. Боль вонзилась в коленку, огненной лисицей закружилась в нижней половине тела и вдруг первая София произнесла про себя: «Началось. Но ведь до них еще несколько дней!». И вторая мысль-молния: как хорошо, что она умрет и воскреснет чистой — и не нужно будет ничего претерпевать, и никого любить.

Она очнулась от запаха нашатырного спирта, собравшего воедино обе Софии. Гильза стал перед ней на одно колено и улыбнулся, как апостол-ключник. У доски нервозно перебирала волосы Иванкова, лицо ее раскраснелось, яростно вздувшиеся ноздри придавали ей очарование вольной, непокоренной кобылы.

— Сколько пальцев, сколько пальцев? — повторял Гильза и прятал в ржаные усы губы, как будто повторение вопроса было его козырной шуткой.

— Одиннадцать, — сказала София.

— Юморишь? Ценю-ценю. А теперь, дорогие дамы, скажите, что за кавалера вы не поделили?

В подсобке Гильзы Иванкова призналась, что это она налепила жвачку на стул, и попросила прощения у Софии, хотя тут же оговорилась, что думала, будто на том стуле должна сидеть Волобуева. София в ответ извинилась за свое поведение, и они обе пожали руки перед Гильзой, который шагал от одной к другой девушке и с видимым удовольствием обнимал их за плечи.

София разбитая, состоящая из тысяч осколков-дней, слепленных чужим воспоминанием, — пришла домой только в пятом часу. В прихожей стоял чемодан — не отца, на кухне перед сидевшим на табуретке Павлом Ивановичем на корточках расположилась мама. Она повернула к ней свою сухую голову и сказала с горечью:

— Здравствуй, дочка, ты думала, что я больше не вернусь домой?

В тот день в городе началась метель — и должна она была кончиться только после смерти и воскресения Софии.

Предыдущую неделю она не ходила в школу, до полудня лежала в кровати и рисовала синих китов, которые летали в красных от огней нефтехимического комбината небесах, потом